Чем занимается океанолог?

Я родился в Москве, в детстве хотел стать биологом. Мне очень нравилась книжка «Необыкновенные приключения Карика и Вали», а еще я любил разглядывать энтомологический классификатор насекомых. В школе мне повезло с преподавателем по биологии: ей как-то удавалось, несмотря на школьную бюрократию, вывозить нас иногда на целую неделю в биосферные заповедники. Так мое увлечение получило продолжение. Я участвовал в биологических олимпиадах, ходил в биологические кружки. Когда эта учительница ушла, я переключился на математику, перешел в другую школу в математический класс и в МГУ поступил на мехмат.

Но математика, которая казалась в школе простой и красивой, на деле оказалась тягучей и долгой. После окончания университета как наука она меня больше не притягивала. Практически в любой другой деятельности, если ты что-то делаешь долго, у тебя будет результат. В математике можно годами решать какую-то задачу, так и не решить — и вся деятельность становится ненужной. То есть в доказательстве либо все шаги полностью правильны, либо ничего не доказано, если нет хотя бы одного звена.

Закончив мехмат, я по инерции пошел в аспирантуру. Устроился на работу в офис, мне это жутко не нравилось, и я искал что-нибудь повеселее. Однажды я путешествовал по Сахалину и встретил геодезистов в тайге. Подумал: «Вот это наука. Вот это работа классная».

Я попытался стать геодезистом, писал письма — мне не отвечали. Еще меня привлекала атомная энергетика. Я пытался связаться с организациями, которые этим занимаются, — тоже не вышло. Мне нравилась урбанистика, много математики, много сложных научных вещей. Это был 2009 год. В Москве, кажется, кроме Михаила Блинкина, который читал лекции в Политехе, этим никто не занимался. Потом уже появилась «Стрелка» и Вышка. Я писал в «Моспроект», но везде говорили: «Иди, мальчик, до свидания».

Про институт океанологии я узнал совершенно случайно. Моя мама слушала радио, там выступал Александр Городницкий — известный бард и океанолог, он рассказывал, как он весело жил и работал во всех океанах мира. Александр Моисеевич — доктор наук, ему уже за 80, и он работает в этом институте.

Петр Олегович Завьялов был главой физического сектора и возглавляет лабораторию, в которой мы сейчас работаем. Он написал мне: «Приходите, поговорим». Я подумал: «Наконец-то мне хотя бы ответили». Встреча была назначена через неделю. В океанологии я не понимал ничего абсолютно. У меня были базовые географические представления о том, что происходит на планете Земля. Я погуглил, нашел и прочитал книжку по физической океанологии. С этим знанием я и пришел на встречу. Мы поговорили, он сказал: «Пока можно на общественных началах поработать, а дальше подумать о грантах и ставке в институте». Я ответил, что согласен, и в тот же день уволился со своей офисной работы.

Надо сказать, что меня довольно быстро взяли в штат: фактически в конце 2009 года я начал работать. После мехмата я умел программировать, знал анализ данных, так что я мог делать вполне прикладные для института вещи. В начале своей работы я многого добился за счет того, что умею то, чего не умеют другие океанологи. Это было здорово, что на стыке дисциплин можно достичь успеха. В институте океанологии очень много людей с непрофильным образованием, потому что здесь стык всего: математика, физика, биология, химия, геология…

Было очень приятно учиться океанологии, осваивать новую область. Мне показывали личным примером и советом, как надо жить и организовывать свою деятельность. В каждой сфере есть свои правила жизни, ключевые вещи, которые надо знать. Иметь перед глазами хороший пример и поддержку — это гораздо важнее, чем непосредственное обучение. Я попал в хорошую лабораторию, сильную научную группу. Это было ключевым фактором того, что я сам развился потом.

Объект изучения института океанологии — весь Мировой океан. Наша лаборатория занимается прибрежными районами моря и крупными солеными озерами, включая Аральское и Каспийское моря и слабосоленое озеро Иссык-Куль.

Есть три этапа научной деятельности: сбор данных, подготовка данных, чтобы их перевести в цифры для анализа, непосредственно анализ данных и получение научного результата. Для того чтобы институт океанологии делал какие-то исследования, нужен корабль, который придет в нужное место, сделает замеры. У института есть свой флот и сотрудники-моряки: капитаны, штурманы, механики, матросы. Полученные измерения другие люди обработают и интерпретируют. На вершине всего этого человек, который получил все цифры и с ними работает, пишет научные статьи.

Зачем исследовать океаны и моря? Человечество всегда стремилось жить поближе к морю. Потому что море исторически — это и транспортные пути, и источник пищи. Морской климат более благоприятный, чем континентальный. Поэтому люди тяготеют к морю. Изучение моря в глобальном масштабе имеет самое непосредственное отношение к человеческой жизни.

Дальше есть некий разрыв — есть фундаментальная наука, ее деятельность не направлена на зарабатывание денег. Если твое исследование признаётся сложным в экспертном сообществе, это успех. Критерием качества в науке является сложность, а не польза в народном хозяйстве.

Например, эллиптическими кривыми занимались с античности. Это была совершенно фундаментальная область математики, без практического применения. Люди занимались этим просто потому, что это сложно, и потому, что они это умеют. Вдруг в XX веке появилась необходимость шифровать и передавать данные. Оказалось, что с помощью эллиптических кривых можно очень здорово это делать. Сегодня на них основаны электронные деньги, передача информации, технология блокчейна. Этот маленький кусочек математики разросся во что-то очень прикладное.

То же и с океанологией. Многое не имеет прямого отношения к хозяйственной деятельности. Но есть и вполне прикладные вещи: природные катастрофы, добыча полезных ископаемых в океане, климатические изменения. Например, в Арктике практически вдвое сократилась поверхность сезонного льда с 1980-х годов. С этим надо разбираться, с этим надо как-то жить.

Главное, что я должен производить и за что меня оценивают, — это научные статьи. Это портфолио научного сотрудника. Наука очень диверсифицирована в международном плане. Весь мир пишет на английском языке в одни и те же научные журналы. Весь мир читает по-английски всё, что вы пишете.

Приятно что-то изобретать, придумывать, но тяжело это доводить до конца. Когда ты для себя всё уже понял, а нужно сидеть и долго всё расписывать. Но это делать очень важно, ведь, если у тебя есть какие-то мысли, но ты их не оформил в статью, это с тобой и умрет.

Кажется, я каждый день что-то пишу. По-английски пишешь статьи, по-русски пишешь заявки и отчеты. Работа по получению грантовых денег, написанию заявок и отчетов по этим грантам — это вторая по важности работа после написания статей.

Наука, которую я сейчас вижу вокруг себя, — современная, агрессивная. Она требует постоянного совершенствования, постоянной конкурентной борьбы. Здесь необходима ответственность, усидчивость, целеустремленность. Как и в любой деятельности, талант — это хорошо, но без трудолюбия здесь ничего не добьешься. Если людям нравится то, что они делают, — они достигают успеха. Это является первоочередным стимулом.

У нас небольшое количество океанологических центров. Все друг друга знают, все работают годами в одних и тех же организациях. Поэтому ты относишься к своей работе не как к какому-то временному месту, где ты поработал три года и ушел, а как к своему дому, в котором ты, возможно, будешь жить десятилетиями.

Экспедиции — это лучшее время в году, маленькая жизнь внутри большой жизни. Научному сотруднику необходимо ходить в экспедиции: когда живешь в окружении объекта своего изучения, гораздо лучше понимаешь, как он себя ведет, что с ним происходит, его можно увидеть и почувствовать. У нас очень дружный коллектив. Люди, с которым хочется месяц прожить и проработать, получить какие-то классные результаты. Это всё очень сближает и настраивает на другой формат взаимоотношений.

Мы в основном работаем в российских морях, их исследование финансируют в первую очередь. Зимой холодно, тяжелые условия, в Арктике вообще лед, нужен ледокол, а это дорого. Так что у нас с весны по осень активный полевой сезон.

В науку стали вкладывать деньги. На мой взгляд, ситуация улучшилась после реформы Академии наук в 2013 году. Очень многим тогда не нравилась эта реформа, тут всё зависит от конкретного института, сферы и научной группы, но тот результат, который я вижу для института океанологии, — хороший. После реформы появился крупный научный фонд РНФ, который распределяет грантовые деньги с понятными условиями.

Когда я пришел в институт океанологии, мне платили небольшие деньги, я подрабатывал программистом. Лет через пять появились крупные проекты, гранты. Сейчас можно хорошо жить за счет науки. Средняя зарплата в нашем институте больше 100 тысяч рублей. В 2009 году в нашем институте молодых было очень мало, а сейчас огромное количество студентов, аспирантов приходят и остаются работать.

Существует нерешенная проблема в российской науке — у нас плохо оплачивается труд технического персонала. Есть хорошая поддержка научных сотрудников, которые сидят на вершине этой пирамиды, но до инженеров деньги еще не дошли.

_{Текст, фото: Станислава Новгородцева
Корректор/литредактор: Варвара Свешникова}