«Больничный клоун — это не всегда про смех»

Изначально я не планировала становиться больничным клоуном. Я окончила Академию государственной службы по специальности «государственное регулирование экономики» и два года работала в Комитете экономического развития, промышленной политики и торговли в отделе госзаказа. Потом забеременела, ушла в декрет и после него не захотела возвращаться на прежнее место работы.

В моей жизни всегда было творчество. Так, во время учебы в институте и даже после его окончания я ходила в институтскую театральную студию. Когда же декрет завершился, как-то всё закончилось. Мне было нужно творческое самовыражение. Кроме того, мне очень нужно быть нужной.

И так получилось, что мама случайно наткнулась на объявление, что идет прием в школу больничных клоунов. Кинула его мне, и я подумала: «А почему бы не попробовать?» До этого об этой профессии я вообще ничего не слышала, а почитала, поняла, кто это, и загорелась.

В школу клоунов принимали не всех, был отбор. Из почти 50 человек выбрали 10, в том числе меня. Я отучилась две недели и постепенно начала ходить в больницы. На моем языке — просто «ходить».

Разница между обычным клоуном и больничным есть, причем как внешняя, так и на уровне ощущений. Дело в том, что у людей моей профессии немного другой принцип работы. Во-первых, это регулярность — у нас не разовые акции, когда приходишь раз в год и устраиваешь какой-то праздник. Во-вторых, мы работаем очень близко. Как правило, это тесный контакт с ребенком, поэтому у больничного клоуна никогда нет грима, так как он может испугать. Бывает, девочки рисуют себе реснички, веснушки, губы красят, но постепенно это всё уходит и остается один нос.

В моей работе есть определенные требования к гигиене: костюм нужно стирать после каждого выхода. Поэтому он должен быть из натуральных тканей, чтобы переносить частые стирки.

Обычный клоун, цирковой, находится в центре внимания, то есть свет направлен на него, а дети — это зрители. А у нас наоборот: «прожектор» направлен на ребенка. Кроме того, у меня нет заученной программы. Да, есть набор фокусов, шарики, определенный реквизит (те же музыкальные инструменты), но это всегда импровизация, так как никогда не знаешь, кто и что будет в конкретный день.

На мой взгляд, в больничном клоуне от клоуна циркового только нос. Я не только артист, но и психолог, друг. Больничный клоун — это не всегда про смех, это про что-то другое, про настоящее.

Раз в неделю я хожу:

• в Детский хоспис ЛО в Токсово,
• онкоцентр Напалкова в Песочном,
• онкоклинику МИБС в Песочном,
• дом сопровождаемого проживания для взрослых.
  Раз в две недели:

• в ДДИ в Павловске,
• детский хоспис на Бабушкина,
• детский хоспис в Павловске,
• хоспис для молодых взрослых в Пушкине,
• центр протонной терапии онкоклиники МИБС на Глухарской.

Кроме того, по запросу хосписа я езжу домой к их подопечным (поздравить с днем рождения, просто навестить), занимаюсь сопровождением умирающих детей и их родителей.

Обычно больничные клоуны работают парами, но сейчас так сложилось, что я в основном хожу одна, постоянная пара у меня есть только в ДДИ.
Я работаю как с детьми, так и со взрослыми. Да и с персоналом, получается, тоже: больничный клоун приходит ко всем.

У меня ненормированный график. Но обычно я не работаю по выходным, так как в эти дни у меня другая работа. Мое расписание подчиняется распорядку той больницы, в которую хожу, и сопровождающего персонала. Например, в ДДИ детей сопровождают волонтеры и, соответственно, я подстраиваюсь под их график.

Как правило, я работаю в первой половине дня. Но бывает, что некоторые учреждения, наоборот, просят прийти после обеда. В обед и в тихий час я тоже не хожу.

Если говорить про время, которое я затрачиваю на каждого ребенка, то это очень индивидуально. Когда я иду по палатам, в среднем трачу по 10–15 минут на посещение. Но бывает, что ребенок очень маленький или быстро устает, тогда время сокращается. А бывает, наоборот, что он ждал только меня или это домашний выход. И тогда всё занимает примерно 40 минут.

Когда я только начинала работать в педиатрической академии, нас воспринимали сложнее. Самые частые вопросы были: «Кто вас заказал?», «Сколько стоит шарик?» Сейчас я являюсь «частью» больницы в МИБСе: у меня есть пропуск, по которому я могу везде ходить, меня по нему кормят обедом, как персонал.

На самом деле врачи очень хорошо относятся. Например, в Напалкова Маргарита Борисовна Белогурова (заведующая отделением химиотерапии и комбинированного лечения опухолей у детей. — Прим. ред.) иногда встречала нас в коридоре, просила зайти в конкретную палату, к конкретному ребенку — приободрить его после операции или поддержать перед операцией.

Родители тоже очень хорошо относятся. Раньше я как-то очень смущалась давать свои контакты (в итоге меня всё равно находили), а сейчас у многих есть мой номер телефона, со многими я поддерживаю отношения. С некоторыми мамами мы хорошо подружились уже после выписки из больницы. Причем и когда дети выздоровели, и когда умерли.

Почти всегда в больницах, куда я хожу, дети и родители лежат подолгу. И со временем с каждым из родителей у меня возникает своя история — есть свои отношения, шутки. На самом деле наладить контакт несложно, всё происходит как-то само собой.

Бывает, что меня просят приехать под конкретное мероприятие. Например, когда у родителей встреча с врачом, меня могут попросить, чтобы я заняла детей на это время. Но я никому не навязываюсь, не заставляю никого веселиться, не буду заходить в палату без разрешения. Это всё добровольно.

…никогда не знаю, что я буду там делать. Вся моя работа — это сплошная импровизация. Но вообще мой приход в палату начинается с того, что я стучу и спрашиваю, можно ли войти. Иногда бывает, что моя работа заканчивается еще до того, как я вошла. Дело в том, что дети в больнице не могут отказать в проведении какой-нибудь процедуры, не могут сказать врачу не заходить. И в этой иерархии больничные клоуны встраиваются в самый «низ»: мы становимся ниже ребенка, а также даем ему право выбора. Поэтому, если ребенок говорит мне «нет», я к нему не захожу.

Как-то к одной девочке я не входила 40 минут. Пришла, постучалась, спрашиваю: «Можно войти?» — а девочка такая: «Нет!» Я говорю: «Ой, хорошо, не буду» — и ушла. Потом меня догоняет ее мама и говорит, что девочка так расстроилась, она хотела, чтобы я зашла, и не думала, что уйду. Я вернулась, постучалась во второй раз, и девочка снова: «Нет, ко мне нельзя!» И вот так мы играли те самые 40 минут. Ребенок был в диком восторге, что я не вошла, что я ее послушалась.

На работу я обязательно беру нос и одежду, в которую переоденусь. Всё остальное факультативно. Я иногда говорю, что мне проще пойти голой, чем пойти без носа, потому что нос — это моя психологическая защита.

У меня есть сумка, в которой лежит костюм, смешные клоунские ботинки, всякие очки, заколочки, что-то, чтобы сделать себе какую-то прическу, минимальный набор фокусов, небольшая настолка для подростков, шарики, спрей с антисептиком, которым я буду брызгать на руки перед входом в каждую палату.

В последнее время детям очень нравятся временные татуировки — тоже беру их с собой. Еще одна моя подписчица сделала мне печать. Я хожу, выписываю смешные рецепты, ставлю эту свою печать. Это тоже весело.

В моей трудовой книжке так и написано: «больничный клоун». Одно время я работала официально трудоустроенным больничным клоуном, но сейчас, после определенных внутренних пертурбаций, являюсь координатором проекта больничной клоунады.

За свою работу я получаю зарплату, и это принципиальная позиция директора нашей организации «Клоунадо!». В течение первых четырех лет я была просто волонтером, для меня это было про благотворительность, про собственное служение. Со временем наша директор уговорила меня брать деньги за выходы, я сопротивлялась, но она сказала, что это компенсация моих расходов на тот же бензин, реквизит и прочие нужные вещи. Однако мой работодатель — это не больница: мне ничего не платят ни медучреждения, ни родители.

У организации, где я работаю, есть постоянный спонсор — компания «Обит», — который раз в месяц переводит нам фиксированную сумму, за что им большое спасибо. Еще деньги приходят через разовые пожертвования, когда люди переводят на наш сайт какую-то сумму.

Больничная клоунада — это не волонтерство. Волонтеров хватает всего на полтора-два года.

Помимо работы в больницах, я соучредитель, основатель, актриса, водитель, автор кукол и текстов в детском кукольном театре «Чижик-пыжик». Это то, что мне приносит основной доход.

Еще недавно я выучилась на доулу смерти — люди этой профессии занимаются сопровождением в умирании, в горевании. Вообще по факту я этим давно занимаюсь в рамках больничной клоунады, просто мне было нужно некое подтверждение того, что я всё делаю правильно.

Один мой выход (по времени — час-два) в среднем стоит полторы тысячи рублей. Но есть места, куда я хожу бесплатно, — это онкоцентр Напалкова, онкоклиника МИБС. Выход туда у меня занимает три-четыре часа (сам выход — час-два плюс дорога). Домашний выезд от хосписа оплачивается из расчета тысяча рублей за визит.

Если посчитать в целом, получается, что я хожу действительно много; редко кто ходит столько же. Минимальное количество моих выходов в неделю — четыре-пять. Это тот минимум, который оговорен со спонсором (мы в обязательном порядке предоставляем акты о посещении учреждений). По договору я должна провести 16 выходов в месяц. Они оплачиваются; всё остальное — мое желание. Мне просто нравится ходить в больницы.

Соответственно, 30 тысяч рублей — некий потолок в моей работе. Но для этого нужно много ходить и тратить много времени.

Больничные клоуны должны подчиняться распорядку того медучреждения, с которым работают. Также мы обязаны держать в порядке все медицинские документы, так как главное — безопасность всех участников процесса.

Еще одно важное правило: нельзя жалеть детей. Действительно, делать этого не надо, так как мы не для этого туда ходим. Я никогда не вижу болезнь, диагноз — я вижу ребенка. Для меня эти дети — обычные, которые точно так же любят играть и хотят вести себя как все.

Для работы больничным клоуном, безусловно, нужна медкнижка, которая обновляется каждый год. Еще я предоставляю любые медицинские документы, которые запрашивают конкретные учреждения. В прошлом году в Петербурге была эпидемия кори и многие просили предоставить им либо прививочный сертификат о том, что у меня есть прививка от нее, либо результат анализа, по которому видно, что у меня есть антитела к этой болезни.

Я регулярно делаю прививку от ковида. О ее статусе можно узнать по QR-коду, который тоже запрашивают многие больницы.

У меня есть прививочный сертификат со всеми сделанными прививками. И вообще я очень слежу за своим здоровьем. Так, если я болела, никто не требует от меня справку о выздоровлении — но, если это было что-то с температурой, что-то выходящее за рамки обычной ОРВИ, лучше сдам анализ и буду уверена, что здорова. Тогда смогу идти к детям.

В каждом крупном городе обычно есть организация больничных клоунов, к ним можно обратиться и уточнить про учебу. Официальное обучение занимает примерно две недели, но вообще мы учимся всю жизнь. Я не могу сказать, что всему научилась или что я какой-то идеальный больничный клоун. Это бесконечный процесс, и всё постигается только через практику.

Нередка история, что после личной беседы с человеком, который хочет стать больничным клоуном, понимания его адекватности и наличия у него медицинских документов я беру его с собой как стажера и мы идем к детям.

В моей профессии нужно постоянно учиться еще и по причине регулярности наших выходов. В обычной больнице ребенок увидел тебя два раза, выписался, всё здорово. А у меня есть дети — подопечные хосписа, которые за 12 лет моей работы стали молодыми взрослыми. Так что просто парочкой фокусов не обойтись. За время нашего знакомства они всё выучили.

У каждого клоуна обычно есть какая-то своя фишка или такая вещь, на которую легко перейти, когда устал или когда ничего не получается — а такое бывает. Так, когда понимаю, что не в ресурсе, вообще не могу ничего, начинаю крутить фигурки из шариков. Про каждую у меня есть своя история, и я могу занять этим детей. Умение из ничего сделать игру — одно из самых главных в нашей работе.

Больничным клоуном может стать кто угодно. Больничные клоуны бывают очень разные, и люди сюда приходят по разным причинам. Смысл в том, что нужно совершенно точно понимать, зачем вам это надо. Я убеждена, что история про «хочу зажигать огонь в детских сердечках», конечно, отличная, но это вторично. Первичен вопрос о необходимости этого конкретно для вас. Например, я пришла из мотивации, что мне нужно быть нужной, и больница — то место, где я чувствую себя максимально нужной. Поэтому я буду ходить туда снова и снова.

У кого-то мотивация такова, что, когда он клоун, он может дурачиться, играть. Для человека это выход его внутреннего ребенка.

Работа не подходит тем, кто думает, что будет «веселить деток». А если они не будут веселиться? Также больничными клоунами не смогут стать очень впечатлительные люди, которые не умеют четко разделять больницу и жизнь. Я занимаюсь этим 12 лет во многом потому, что у меня есть очень четкое разделение: вот это — мой клоун, вот это — я и моя личная жизнь. Если не уметь этого делать, можно очень быстро выгореть.

Не подходят люди с конкретными проблемами со здоровьем, когда они могут быть опасны для окружающих. Согласитесь, что с тем же туберкулезом нельзя ходить на работу в больницу.

Обычно больничные клоуны — это люди от 25 лет, потому что должен быть определенный жизненный опыт. И не старше 55 лет, потому что дальше уже сложно быть на одном энергетическом уровне с детьми: пропасть получается очень большой. Но я знаю прекрасного клоуна, девочку из Уфы, которой 15 лет. Она очень хороша в своем деле и очень классно находит коннект с подростками.

А вообще, нельзя приходить в больничную клоунаду, чтобы прожить собственное горе и потерю. Это всегда очень видно. И небезопасно для самого человека. Мне кажется, нужно идти в такие профессии не от недостатка, а от избытка — когда слишком много любви, желания поделиться.

Плюсы в том, что никогда не бывает скучно, ты никогда не знаешь, что ждет тебя завтра. Тебя очень любят, ждут. Я очень сильно подпитываюсь энергией от подопечных, к которым хожу.

Также могут быть неожиданные бонусы в виде какой-то долгой дружбы, которая складывается. Общение «человек — человек» очень важно, ценно и здорово. Еще появляются какие-то странные знакомства, которые могут выстрелить в любой момент и как-то пригодиться.

У тебя, как у больничного клоуна, всегда есть с собой шарик, и ты можешь дарить друзьям смешные фигурки. Это тоже неожиданно и необычно.

Главный минус — дети умирают. Нужно быть готовым, что, если ты создаешь определенную степень близости, это может кончиться тем, что ребенок умрет, а ты привязался.

Кто-то говорит, что это непрофессионально, привязываться нельзя, нужно оставлять дистанцию. Возможно, но мне такой подход не нравится. Я не могу себе представить, как так — вот я в больнице клоун, а потом ребенок нашел меня в VK, написал мне, а я ему: «Мальчик, кто ты? Я тебя не знаю». За носом всегда живет человек, а когда я снимаю нос, внутри меня всегда живет клоун.

У меня нет запроса на поход к психологу. Для себя я открыла способ эффективной психотерапии в том, что веду блог и пишу туда о своей работе. То, что я могу написать туда, а также знание, что меня прочитают, очень вдохновляет. Кроме того (и это правда важно), у меня очень поддерживающее окружение — муж, мама, мой ребенок, друзья.

Друзья, например, очень часто присылают ссылки на что-то на маркетплейсе, говорят: «Ой, смотри, что я для тебя нашел». Или муж увидит какой-нибудь фокус, смешную штуку, которая будет полезна в моей работе, — тоже пересылает видео.

На самом деле агрессия со стороны пациента — это очень большая редкость, но, если она есть, как правило, связана скорее с нормальной детской реакцией. Нужно эту агрессию куда-то выплеснуть.

Одна из задач моей работы — направить эту негативную эмоцию в некое благотворное русло. Если ребенок меня бьет, дать ему в руки что-нибудь нетяжелое и придумать какие-нибудь правила того, как он будет меня бить. В крайнем случае можно снять нос и, превратившись в человека, спокойно сказать, что со мной так нельзя.

Как справиться с выгоранием? Никак. Если чувствуешь, что ресурса нет, — не надо себя насиловать, не надо себя гнать. Например, меня позвали на какое-нибудь мероприятие, а я понимаю, что нужно как-то поберечь себя в этот конкретный момент. Если сил на самом деле нет, идти не нужно.

Обязательно должны быть увлечения, которые позволяют тебе проветриваться. Так, я люблю сажать растения. На всё лето я уезжаю на дачу (хотя один-два раза в неделю выхожу на работу), мне там хорошо. Я наполняюсь там ресурсом. Также я занимаюсь роупджампингом: прыгаю с разных высот на веревке.

…самое классное, кем можно быть, но и самое сложное тоже.

,,//Корректор/литредактор: Варвара Свешникова
Фотографии: Из блога героини
Фотография обложки: СПб ГАУЗ «Хоспис (детский и взрослый)»//,,