Я работаю Kirchenmusikdirektor в Петрикирхе на Невском проспекте

Петрикирхе — это огромная лютеранская церковь в самом центре Невского проспекта. До нее здесь стояла небольшая барочная церковь. В 30-е годы XIX века по решению церковного совета ее снесли, так как немецкая община сильно разрослась и было принято решение построить новое, более просторное здание, в котором мы сейчас и находимся. Выполнено оно в стиле неоклассицизма архитектором Александром Брюлловым. Картина «Распятие» в алтаре принадлежит кисти его младшего брата — Карла Брюллова.

В советское время Петрикирхе сильно перестроили и здесь расположился бассейн Балтийского морского пароходства. В середине 90-х, когда происходила реконструкция здания, его чашу просто накрыли полом. Сохранились интересные фотоматериалы, где видно, что в первое время после того, как здание вернули лютеранской церкви, богослужения и концерты проходили с открытым пустым бассейном.

Сам я родом из Самарской области. О том, что буду музыкантом, я знал с самого начала. В детском саду я, как и все, попал в музыкальный класс, увидел фортепиано — и всё, дальше меня уже невозможно было от него оторвать. Я чувствовал исходящую от него магию, стоял рядом и даже боялся дотронуться до него. Родители, увидев мою большую любовь к музыке, отдали меня в музыкальную школу.

Люди зачастую думают, что музыкальная школа представляет собой какое-то, скажем, развлечение, то, чем можно занять свободное время ребенка. Однако это совершенно не так. В музыкальной школе дается начальное профессиональное образование.

На мой взгляд, одной из самых сложных профессий является профессия врача. Например, сравнить мою работу и работу нейрохирурга совершенно невозможно. Совершенно разная цена ошибок в том числе. Но получается так, что в профессии музыканта образование самое продолжительное. Школа, училище, консерватория, а затем еще аспирантура — при необходимости, как в моем случае. В итоге, я учился где-то 18 лет, может, чуть меньше, может, чуть больше. Скажу, что процесс обучения, самообучения продолжается и до сих пор.

В область моих исполнительских и научных интересов входит старинная западноевропейская музыка. «Старинщики», как мы иногда говорим, — это группа музыкантов и исследователей, которые отдельны в каком-то смысле от мира академических музыкантов. Представим, например, сколько в нашем городе гобоистов. Возможно, их несколько тысяч. Представим, сколько среди них барочных гобоистов, которые играют на старинных инструментах: всего двое. «Барочный» — это слово из разговорного лексикона, по-настоящему это называется исторически информированной исполнительской практикой.

В Петрикирхе я тружусь штатным органистом и дирижером с 2008 года. Здесь сохранены немецкие традиции лютеранской церкви, традиции, идущие от Букстехуде, Тундера, Баха (немецкие композиторы XVII–XVIII веков. — Прим. ред.), возможно, именно поэтому я могу реализовать здесь все свои творческие потенции. Моя должность по-немецки звучит как Kirchenmusikdirektor — ‘музыкальный руководитель церкви’. В мои обязанности входит органное сопровождение богослужений, репетиции с хором и оркестром, занятие концертной деятельностью. Более двух веков назад такую же должность занимал Иоганн Себастьян Бах в церкви Святого Фомы в Лейпциге, его обязанности были практически точно такими же. Могу сказать, что у меня ненормированный рабочий график. Каждый день, в зависимости от дня недели, выглядит по-разному.

В Петрикирхе два органа. Один из них — маленький, алтарный орган G. Steinmann, здесь с начала 1998 года. Он служит нам до сих пор и участвует в богослужениях и небольших камерных концертах. Пять лет назад здесь появился другой инструмент, большой орган W. Peter, состоящий из 3220 труб, 43 регистров, его масштабы внушительны — семь метров высотой, пять метров шириной и пять с половиной метров глубиной. Орган трехмануальный — другими словами, у него три, а на самом деле, учитывая педальную, четыре клавиатуры. Его полной настройкой занимается гамбургская органостроительная фирма Beckerath, отправляя один раз в год своего специалиста. Часть регистров, которые называются язычковые, а это примерно 350 труб, настраиваю я сам примерно раз в неделю

Орган и фортепиано схожи тем, что у них есть ряд белых и черных клавиш, на этом сходства, пожалуй, заканчиваются. Конечно, это два принципиально разных инструмента. Пианист слышит звуки фортепиано рядом с собой примерно так же, как их слышит человек, сидящий в зале. У органа же трубы расположены на разной высоте, соответственно, человек за инструментом и человек в зале слышат звуки по-разному. Всё зависит от акустики помещения. Поэтому, мне кажется, профессия органиста более тесно связана с профессией дирижера, который управляет множеством групп инструментов, нежели с профессией пианиста.

У фортепиано звук производит молоточек, который бьет по струне в момент нажатия на клавишу. У органа нет никаких струн:, это клавишно-духовой инструмент, здесь звучит сам воздух, преобразованный «звучащим телом» инструмента. Звучащим телом органа являются трубы. Они очень разные — по форме, по размеру, по конструкции, по материалу, из которого они изготовлены. Внутри трубы происходят колебания столба воздуха либо специальной пластины, из которых и рождается звук.

Лютеранское богослужение достаточно демократично, в отличие от, например, католического, которое, пожалуй, в большей степени автодидактно. Здесь же не возбраняется ничего, что может помочь совершению службы. Если нужно исполнить кантаты Баха, значит, будут исполнены кантаты Баха. Если понадобится госпел, значит, будет исполнен госпел. Кроме этого, во время богослужения я должен импровизировать, это одна из задач штатного органиста — импровизировать прелюдии-вступления к хоралам, которые поет община.

Есть хор, которым я руковожу. Дважды в неделю я репетирую с коллективом, мы готовим серьезные, объемные программы. Также существуют различные ансамбли, с которыми я работаю. Концертная деятельность Петрикирхе связана как с оркестровыми, хоровыми, камерными программами, так и с концертами органного абонемента. По вторникам и субботам мы даем большие органные концерты, я являюсь их художественным руководителем. То есть я составляю программы, думаю над тем, кто и что будет исполнять.

Вообще, органная история Петербурга довольно болезненная. В 30-е годы прошлого века в городе и его окрестностях находилось порядка 80 или более крупных и хороших инструментов. В советское время их уничтожили. В Петрикирхе до 40-х годов XX века стоял орган Walcker, бывший в свое время крупнейшим органом города. Примерно 80 лет тому назад демонтировали, перевезли сначала в Москву, поставили в Концертном зале Чайковского, а затем в Донецк, где он стоит и до сих пор, однако его много раз перестраивали, части заменялись, и от старого Walcker мало что осталось.

Представителей западных конфессий — католиков, протестантов, лютеран — в России очень мало. Наша страна — это не Германия, где всё, про что я рассказываю, является нормой повседневной жизни. Поэтому я всегда задумываюсь над тем, что может дать лютеранская община и Петрикирхе в частности такому городу, как Санкт-Петербург. Как мне кажется, самое важное, что мы можем дать, — это наше культурное наследие. При этом я замечаю, что особенно в последние годы в российском обществе сильны настроения, скажем так, «антизападных» тенденций. С экрана телевизора, в интернет-пространстве мы часто видим и слышим идеи или просто выпады против «западных ценностей». Мне кажется это как минимум странным. Мы, как мне кажется, и есть «западные ценности»: не будем забывать о том, что наша страна большой своей частью принадлежит Европе, наши ценности — это в том числе и европейские ценности. Особенно странно слышать эти выпады в тот момент, когда существенная часть общества от Калининграда до Сахалина придерживается «западных» ценностей в вопросах построения карьеры, обеспечения образованием детей, да и многого другого. Зачем пытаться отринуть то, чем именно мы живем, чем мы дорожим, то, что делает нас нами?

Я вижу в этом верную мысль, которую и стараюсь донести через музыку, культуру и искусство, вот уже почти 15 лет работая в Петрикирхе. Я абсолютно русский человек, воспитанный русской землей и русским языком. У меня нет желания никуда уезжать. У меня есть моя профессия, мое дело. Я ему служу и стараюсь делать это как минимум честно. В том, насколько я хорошо и честно делаю свое дело, я вижу проявление своего патриотизма. Так меня научила моя мама, которая всю жизнь служила медицине.

Музыку я люблю слушать вживую. Человек, один раз попавший на хороший концерт и вкусивший это, не сможет никогда получить такого же удовольствия от прослушивания даже самой качественной записи. Запись — это то, что уже сделано; говоря условно, у нее есть предопределенные начало и конец. А когда ты слушаешь живое исполнение, невозможно предугадать, что будет через секунду. Как будет спета и сыграна следующая нота. Слушая живой концерт, ты наблюдаешь за моментом рождения — это же самое настоящее чудо! При этом я всегда говорю, что публика не является пассивным слушателем. Публика — это участник, ведь чудо рождается для нее, вместе с ней.

Я не мыслю себя без своего дела. Моя сестра, например, умеет четко разделять работу и жизнь вне этой работы. У моей мамы был какой-то удивительный баланс между работой и семьей, у нее всё находилось в равновесии. А я так не умею. Музыка — это мой мир. Собственно, она и есть моя самая главная, самая основная, почти единственная жизнь.

_{Текст, фото: Алексей Павлов
Корректор/литредактор: Варвара Свешникова}